Глава VIII 

Вечерело. Безоблачное небо постепенно становилось из ярко-синего густо-фиолетовым, с огненными и лимонными всполохами там, где недавно село солнце, – а село оно, с точки зрения старины Бейли, в четырех милях к западу от Паддингтона.

«Небо, – с наслаждением подумал старина Бейли, – никогда не повторяется: каждый день, каждую ночь оно разное». Старина Бейли считал себя знатоком по части неба и как знаток мог бы подтвердить, что в тот вечер небо было исключительное. Он разбил палатку на крыше высокого здания напротив cобора Святого Павла, в самом сердце Сити.

Старина Бейли любил этот собор хотя бы за то, что он почти не изменился за последние триста лет. Белый портлендский камень, из которого он построен, почернел от лондонского смога раньше, чем закончилось строительство. Правда, в 1970-е собор почистили, вернув ему изначальную белизну. Но, белый или черный, – это был все тот же собор Святого Павла. Он не менялся. «Чего не скажешь об остальном Лондоне», – подумал старина Бейли, оторвавшись от своего ненаглядного неба и переводя взгляд на освещенные фонарями улицы внизу. Он заметил несколько камер, прикрепленных к стенам, пару машин. Какой-то человек, задержавшийся на работе, запер дверь своего офиса и поспешил к метро. При одной мысли о метро старину Бейли передернуло. Его мир – мир крыш, и он этим гордится. Он очень давно перестал иметь дело с тем, что находилось на земле…

Старина Бейли помнил время, когда в Сити жили, а не только работали. Жили, смеялись и любили в ветхих домишках, лепившихся один к другому и наполненных шумом людских голосов. Вон тот переулок (некогда известный, по крайней мере в народе, как Сраная аллейка) славился своим шумом, кутерьмой, вонью, песнями… Но теперь в Сити никто не живет. Бездушные офисы, куда люди приезжают днем только для того, чтобы вечером спешить домой, сделали его холодным и неприютным. Никто больше не назовет Сити своим домом. А старина Бейли скучал даже по стоявшей здесь когда-то вони.

Последние огненные всполохи пропали, уступив место послезакатной синеве. Старик накрыл тряпками клетки. Птицы сначала повозмущались, а потом заснули. Старина Бейли почесал нос, зашел в палатку, взял почерневший котелок, воду, морковку, картошку, соль и пару ощипанных скворцов. Развел крошечный костерок в закопченной жестяной банке из-под кофе, пристроил котелок над огнем и тут заметил, что кто-то наблюдает за ним, прячась в тени дымохода.

Он схватил вилку на длинной ручке, угрожающе взмахнул ею и крикнул:

– Кто там?

Маркиз Карабас небрежно кивнул и ослепительно улыбнулся.

– А, это ты, – буркнул старина Бейли, опуская вилку. – Чего явился? За птицей? Или за информацией?

Маркиз подошел к старику, выловил из котелка кусочек сырой морковки, сунул в рот и ответил:

– Честно говоря, хочу кое-что узнать.

Старина Бейли ухмыльнулся.

– То-то! Пора мне писать учебник по торговле, как считаешь? – и прошептал, склонившись к маркизу: – Что я с этого буду иметь?

– А что ты хочешь?

– Может, мне стоит последовать твоему примеру? – с широкой улыбкой спросил старик. – Сделать тебя моим должником. Кто знает, вдруг когда-нибудь пригодится?

– Иногда обходится себе дороже, – серьезно ответил маркиз.

Старина Бейли кивнул. Солнце окончательно село, и с каждой минутой становилось все холоднее.

– Тогда мне нужны ботинки. И вязаная шапка, такая, чтобы шею и плечи закрывала. – Он поглядел на свои руки в рваных перчатках без пальцев. – И новые перчатки. Зима-то будет холодной.

– Договорились, – сказал маркиз и достал из внутреннего кармана статуэтку, которую украл в кабинете Портико, с таким видом, с каким фокусник вытаскивает из пустой шляпы розу. – Что скажешь об этой штуковине?

Старина Бейли нацепил очки и, взяв статуэтку – она оказалась прохладной на ощупь, – уселся на вентиляционную трубу. Некоторое время он вертел ее в руках, а потом проговорил:

– Лондонский Зверь…

Маркиз молчал, нетерпеливо поглядывая то на старика, то на статуэтку. Заметив, что тот чуть не подпрыгивает на месте, старина Бейли не спеша продолжил:

– Говорят, еще до Великой чумы и Великого пожара, во времена короля Карла I – того болвана, которому отрубили голову, – жил у вонючей реки Флит мясник. Он откармливал к Рождеству какую-то животину… Кто-то говорит, поросенка, другие уверяют, что нет. Лично я отношусь к тем, кто считает, что трудно сказать наверняка, что это было за животное. Но как бы то ни было, однажды декабрьской ночью этот зверь сбежал в канализацию. Он питался отбросами и рос. Становился все больше, все агрессивнее, все страшнее. Время от времени на Зверя организовывали охоту…

Маркиз поморщился.

– Он должен был сдохнуть лет триста назад.

Старина Бейли покачал головой.

– Такие существа сами собой не умирают. Слишком они древние, слишком огромные и ужасные.

– Я думал, это легенда, – со вздохом проговорил маркиз. – Как про крокодилов в нью-йоркской канализации.

– А! Такие здоровенные альбиносы? Они там действительно есть, – сообщил старик, важно кивая. – Одному моему приятелю они откусили башку. – Старик умолк, отдал маркизу статуэтку и защелкал пальцами у него перед носом, изображая крокодилью пасть. – Хорошо, что она у него была не единственная! – объявил старина Бейли, широко улыбаясь.

Маркиз не понял, шутит старик или нет, неопределенно фыркнул и бережно спрятал статуэтку в карман.

– Погоди, – бросил старина Бейли, нырнул в палатку и вернулся с серебряной шкатулкой, которую ему вручил маркиз в прошлый раз. – Не заберешь? – спросил он. – Мурашки бегут при одной мысли, что она тут, у меня.

Маркиз подошел к краю крыши и перепрыгнул на соседнее здание.

– Заберу, когда все закончится! – крикнул он. – Будем надеяться, что тебе не придется ее открывать.

Старик перегнулся через край крыши.

– А как я узнаю, что ее нужно открыть?

– Не бойся, узнаешь. А крысы расскажут, что нужно сделать.

С этими словами маркиз стал спускаться вниз по стене, сползая по водосточным трубам и цепляясь за подоконники.

– Надеюсь, я этого никогда не узнаю, – проворчал старик себе под нос. И вдруг закричал вниз, в темноту ночных улиц: – Эй! Не забудь про перчатки и башмаки! 

На стенах висела реклама: освежающие и полезные для здоровья солодовые напитки, туры к морю по два шиллинга в день, копченая сельдь, бриолин, вакса. Ричард с удивлением разглядывал эти пожелтевшие от времени плакаты, оставшиеся на заброшенной и забытой станции, должно быть, с 1920-х—1930-х годов.

– В самом деле, станция «Британский музей», – прошептал он. – Но ведь… такой станции никогда не было. Что за бред?

– Ее закрыли в 1933 году, – сообщила Дверь.

– Невероятно! – проговорил Ричард. Неужели он перенесся в прошлое? Он слышал грохот поездов в соседних туннелях, чувствовал потоки горячего воздуха. – И много таких станций?

– Около пятидесяти, – ответила Охотница. – Но даже мы не на все можем попасть.

Что-то мелькнуло у края платформы.

– Здравствуйте, – сказала Дверь и присела на корточки. К ней подбежала бурая крыса и деловито обнюхала ее руку. – Спасибо-спасибо, – весело продолжала девушка. – Я тоже рада, что вы живы.

Ричард подошел ближе.

– Э-э, ты не могла бы ей кое-что передать? – попросил он Дверь.

Крыса повернулась к нему.

– Мисс Шерстинка говорит, что ты можешь сам сказать ей все, что хочешь, – объяснила Дверь.

– Мисс Шерстинка?

Дверь пожала плечами.

– Это буквальный перевод. По-крысиному звучит гораздо лучше.

Ричард охотно ей поверил.

– Э-э… Здравствуйте… мисс Шерстинка… Была одна крыситка… девушка по имени Анестезия. Она вела меня на рынок и… пропала на мосту.

Крыса громко запищала. Дверь торопливо принялась переводить:

– Она говорит, что… крысы не винят тебя в том, что с ней случилось… Мост взял свою дань.